Один день Ивана Денисовича
Повесть (1959, опубл.
1962 в искаженном виде. Полн. изд. 1973)
Крестьянин и фронтовик Иван Денисович Шухов оказался
«государственным преступником», «шпионом» и попал в один из сталинских
лагерей, подобно миллионам советских людей, без вины осужденных во времена
«культа личности» и массовых репрессий. Он ушел из дома 23 июня 1941 г. (на
второй день после начала войны с гитлеровской Германией), «...в феврале сорок
второго года на Северо-Западном (фронте. — П. Б.) окружили их армию всю, и с
самолетов им ничего жрать не бросали, а и самолетов тех не было. Дошли до того,
что строгали копыта с лошадей околевших, размачивали ту роговицу в воде и
ели», то есть командование Красной Армии бросило, своих солдат погибать в
окружении. Вместе с группой бойцов Шухов оказался в немецком плену, бежал от
немцев и чудом добрался до своих. Неосторожный рассказ о том, как он побывал в
плену, привел его уже в советский концлагерь, так как органы государственной
безопасности всех бежавших из плена без разбора считали шпионами и
диверсантами.
Вторая часть воспоминаний и размышлений Шухова во время
долгих лагерных работ и короткого отдыха в бараке относится к его жизни в
деревне. Из того, что родные не посылают ему продуктов (он сам в письме к жене
отказался от посылок), мы понимаем, что в деревне голодают не меньше, чем в
лагере. Жена пишет Шухову, что колхозники зарабатывают на жизнь раскрашиванием
фальшивых ковров и продажей их горожанам.
Если оставить в стороне ретроспекции и случайные сведения о
жизни за пределами колючей проволоки, действие всей повести занимает ровно
один день. В этом коротком временном отрезке перед нами развертывается панорама
лагерной жизни, своего рода «энциклопедия» жизни в лагере.
Во-первых, целая галерея социальных типов и вместе с тем
ярких человеческих характеров: Цезарь — столичный интеллигент, бывший
кинодеятель, который, впрочем, и в лагере ведет сравнительно с Шуховым
«барскую» жизнь: получает продуктовые посылки, пользуется некоторыми льготами
во время работ; Кавторанг — репрессированный морской офицер; старик каторжанин,
бывавший еще в царских тюрьмах и на каторгах (старая революционная гвардия, не
нашедшая общего языка с политикой большевизма в 30-е гг.); эстонцы и латыши —
так называемые «буржуазные националисты»; сектант-баптист Алеша — выразитель
мыслей и образа жизни очень разнородной религиозной России; Гопчик —
шестнадцатилетний подросток, чья судьба показывает, что репрессии не различали
детей и взрослых. Да и сам Шухов — характерный представитель российского
крестьянства с его особой деловой хваткой и органическим складом мышления. На
фоне этих пострадавших от репрессий людей вырисовывается фигура иного ряда —
начальника режима Волкова (явно «говорящая» фамилия), регламентирующего жизнь
заключенных и как бы символизирующего беспощадный коммунистический режим.
Во-вторых, детальнейшая картина лагерного быта и труда.
Жизнь в лагере остается жизнью со своими видимыми и невидимыми страстями и
тончайшими переживаниями. В основном они связаны с проблемой добывания еды.
Кормят мало и плохо жуткой баландой с мерзлой капустой и мелкой рыбой. Своего
рода искусство жизни в лагере состоит в том, чтобы достать себе лишнюю пайку
хлеба и лишнюю миску баланды, а если повезет — немного табаку. Ради этого
приходится идти на величайшие хитрости, выслуживаясь перед «авторитетами» вроде
Цезаря и других. При этом важно сохранить свое человеческое достоинство, не
стать «опустившимся» попрошайкой, как, например, Фетюков (впрочем, таких в
лагере мало). Это важно не из высоких даже соображений, но по необходимости:
«опустившийся» человек теряет волю к жизни и обязательно погибает. Таким
образом, вопрос о сохранении в себе образа человеческого становится вопросом
выживания. Второй жизненно важный вопрос — отношение к подневольному труду.
Заключенные, особенно зимой, работают в охотку, чуть ли не соревнуясь друг с
другом и бригада с бригадой, для того чтобы не замерзнуть и своеобразно
«сократить» время от ночлега до ночлега, от кормежки до кормежки. На этом
стимуле и построена страшная система коллективного труда. Но она тем не менее
не до конца истребляет в людях естественную радость физического труда: сцена
строительства дома бригадой, где работает Шухов, — одна из самых вдохновенных в
повести. Умение «правильно» работать (не перенапрягаясь, но и не отлынивая),
как и умение добывать себе лишние пайки, тоже высокое искусство. Как и умение
спрятать от глаз охранников подвернувшийся кусок пилы, из которого лагерные
умельцы делают миниатюрные ножички для обмена на еду, табак, теплые вещи... В
отношении к охранникам, постоянно проводящим «шмоны», Шухов и остальные
заключенные находятся в положении диких зверей: они должны быть хитрее и
ловчее вооруженных людей, обладающих правом их наказать и даже застрелить за
отступление от лагерного режима. Обмануть охранников и лагерное начальство —
это тоже высокое искусство.
Тот день, о котором повествует герой, был, по его
собственному мнению, удачен — «в карцер не посадили, на Соцгородок (работа
зимой в голом поле. — П. Б.) бригаду не выгнали, в обед он закосил кашу
(получил лишнюю порцию. — П. Б.), бригадир хорошо закрыл процентовку (система
оценки лагерного труда. — П. Б.), стену Шухов клал весело, с ножовкой на шмоне
не попался, подработал вечером у Цезаря и табачку купил. И не заболел,
перемогся.
Прошел день, ничем не омраченный, почти счастливый.
Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи
шестьсот пятьдесят три.
Из-за високосных годов — три дня лишних набавлялось...».
В конце повести дается краткий словарь блатных выражений и
специфических лагерных терминов и аббревиатур, которые встречаются в тексте.